Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

Храм он построил новый, из лучшего камня. За грех просил у Господа прощения и щедро жертвовал на нужды Церкви, но подозревал, что Господь тоже полагает, что лучше один небольшой пожар, чем долгая, изнурительная война с Данией.

Война непременно случилась бы, узнай Его Датское Величество, что его дочь взяли в блудное житье при живой венчаной жене, мелкой дворяночке. Полудворяночке, если честно. Датчанину не осталось бы другого выхода, кто стерпит такое?

Сколько церквей сгорело бы и кто бы их восстанавливал?

Ни один бог, стоящий молитвы, не обиделся бы на такой обмен.

Но покойного принца Старый Анри недолюбливал с того самого дня, когда наглый мальчишка ткнул им с отцом в лицо список с брачного контракта. Недолюбливал — и не слишком опечалился, когда наследного принца настигла рука убийцы. Разгневался, конечно: каким ни будь принц, а невиданное и неслыханное это дело — убивать особу священной крови, законного наследника престола… хотя наследника не иначе как кознями Диавола, наславшего оспу. Не выкоси злая болезнь королевский дом, был бы младший ненаследный сын счастлив со своей полуеврейкой-полудворянкой, а Старый Король — со старшими, более разумными сыновьями…

К жене принца, мадам Екатерине, Старый Анри также испытывал чувства, не подобающие подданному, но поначалу куда менее сильные. Женщина — волос очень долог, ум очень короток. Потрясена смертью мужа. Родом из варварской Дании, где о должном чине и порядке не ведали со времен основания — всего несколько столетий назад ужасом всего света быть перестали, и то ладно. Но законных отпрысков правящего дома от бастардов там до сих пор отличают только по титулованию: первые именуются принцами и принцессами, вторые «королевскими детьми», а живут все вперемешку. Ну так что же? Поддалась принцесса чувству, взяла в дом дочку принца и сына-младенца — мать-то родная, как об удачном покушении узнала, от горя сразу умерла. Взяла и принялась чужого ребенка грудью кормить вместе с собственной дочерью, дикарка. Пришли же к ней знающие люди, объяснили. Думали, поймет… Сам король приходил, не раз, не три. Поняла, конечно — и всех от ворот послала, кроме короля. Его — слушала. Но не соглашалась. Не отдам, и все. Брат моих детей по отцу, кровь нашей семьи, наш по закону, только наш. Никому не отдам.

Лет пять спустя, когда проклятый мальчишка не только выжил, но и выказал родовую живучесть — ни одна детская хворь его не прибрала, — коннетабль начал понимать: помимо женской глупости и слабости в принцессе взыграл инстинкт волчицы, защищающей свое потомство. Окажись бастард — для всего мира бастард — в руках любой враждебной королю партии, он стал бы настоящей драгоценностью для заговорщиков. Вырвать же его из рук мадам Екатерины не удалось никому, даже королю Генриху. Но змея, взращенная на груди, опаснее змеи, заползшей в дом — и вот на это-то простое соображение у принцессы ни ума, ни чутья не хватило. Мальчишку она не спускала с рук, но младенцы имеют свойство вырастать. К сожалению. При хорошем уходе они вырастают крепкими, а внезапную смерть труднее списать на детскую хворь. А вырастая, кукушата выпихивают из гнезда соперников…

Кукушонок может даже не хотеть. Но он растет, еды нужно больше — и чем старше он будет становиться, чем яснее проступит его порода, тем больше явится желающих освободить для него место, утолить его голод нежной плотью соседей по гнезду.

Кукушонок может не хотеть — но когда речь идет о короне, это быстро проходит.

Кукушонок может, но он не будет, не тот это кукушонок, даже сейчас. Старый Анри следил за бастардом внимательно — за тем, как он учится, за тем, как растет, как сел на лошадь, как написал слово — таким нужно много, нужно все больше и больше, и останавливаются они только, когда над ними смыкается земля.

Когда умер король Генрих, молодой король отправил Старика Анри в отставку, иного никто и не ожидал: годы споров даром не прошли. Отобрал регалии коннетабля, но, вопреки ожиданиям, не удалил, а публично обласкал, назвал своим наставником и вновь ввел в малый королевский совет, уже в должности Великого распорядителя двора. Сыновей де ла Валле он приблизил к себе еще раньше: старший был его товарищем по играм со младых ногтей, младшему же выпало сомнительное счастье прислуживать бастарду. Старый Анри знал, зачем все это делается — знал и не препятствовал, только при каждой возможности напоминал сыновьям, что они должны быть его глазами и ушами в гнезде мадам Екатерины.

А через год после коронационных торжеств была та проклятая охота, которую Анри де ла Валле не мог себе простить и много лет спустя.

Теперь: Теофил Севастиец

Что хозяин струсит и смоется, Никос-Теофил понял сразу, как услышал заказ. Отравить украшение из камней и персидского шитья, да так, чтобы хозяйка не умерла — это умение нужно. Здесь тот десяток простых минеральных и растительных ядов, что наберется в голове у них двоих, не пригодится. Есть и другие способы: узнать, кто такова, где живет, да и устроить, чтобы споткнулась на лестнице, на улице грабителям попалась или вещь на вид нетяжелую подняла — и надорвалась. Но заказчик сразу сказал, что украшение сначала на животном проверит.

Так что Хетум придумает повод и из Орлеана уберется на денек-другой, а помощнику скажет: управься, как знаешь. Не любит он, когда Теофил Силу применяет. Боится. Сколько раз уж ему говорили: не чета здешний Орден константинопольским ищейкам, малочислен, слеп и глух, а даже если бы не так, Теофил для них все равно что невидим. Не верит Хетум, даже глазам своим не верит, говорит — повезло, и в Камерино тебе повезло, а везению такому край всегда виден.

Но тут деваться некуда: либо Сила, либо от денег отказываться, а это риск большой и на чародейской славе пятно заметное. Хозяин уедет, а потом сделает вид, что не знает, как Теофил эту задачку решал.

Спасибо на том, что разведал: клиент и богаче, чем представлялся, и извести ему надо не любовницу, а вторую жену отца, точнее, плод в ее чреве. Боится клиент лишиться части наследства. Тут, пожалуй, Сила даже уместнее. Опытный лекарь может заподозрить, что причиной выкидыша стало отравление. Но действие Силы никто и никогда не заподозрит, монаха-доминиканца не позовет. Мало ли баб скидывает, не доносив? Печаль житейская, за